Путешествие по Чуйскому тракту с Еленой Тихомировой

Алтай — территория безвременья; современному городскому жителю кажется, что здесь ничего не происходит и не происходило никогда. В качестве исключения вспоминают короткий период военных столкновений с Китаем, в результате которого территория Алтайских гор вместе со своими насельцами оказалась в составе Российской империи. Действительно, на протяжении всей своей истории местные племена существовали как бы на периферии больших империй, занимались перегоном скота, входили в разные государственные образования — и выходили с их распадом.

Во многом благодаря такой изоляции и способу хозяйствования, который не менялся несколько тысячелетий, алтайцы сохранили весьма древний общественный строй и систему верований, невероятную способность адаптироваться к меняющимся условиям и уровень взаимодействия с природой, который среднему москвичу наверняка покажется магией.

Обо всём этом, а ещё о загадочных алтайских названиях, древних печах и родовых горах мы поговорили с Еленой Тихомировой, экспертом в нашей алтайской экспедиции, которая стартует в конце сентября. Елена живёт на Алтае больше десяти лет, за это время построила здесь дом, написала книгу, сфотографировала редчайшего чёрного аиста и нарисовала все краснокнижные растения Горного Алтая.

Об особенностях алтайской топонимики

– Границу Республики Алтай видно даже на физической карте: только что вдоль дороги были Полеводка и Берёзовка, а тут — Соузга, Камлак, Манжерок… Что означают алтайские названия?

– Все алтайские названия имеют отношение к характеру местности, к рельефу. Фактически это просто топологический справочник.

– А по описанию можно было узнать место?

– Да, особенно если человек уже был знаком с этой местностью, например, жил неподалёку. Допустим, Кеҥи, в переводе — «широкая просторная долина». В русском варианте это Теньга.

– А почему алтайская Кеҥи превращается в Теньгу на карте?

– А потому, что плохо произносится по-русски. Вообще, особые звуки алтайского языка — «ӱ», «ö», носовой «ҥ», трудновыговариваемые для нас, — упрощались, и с этими упрощениями менялись названия.

– Это уже в советское время было?

– Нет, это началось ещё раньше. В XIX веке, особенно во второй половине, началась большая волна переселений — на Алтай валом шли старообрядцы, беженцы из неблагополучных районов, от голода, например, или же беглые рабочие с каких-нибудь Демидовских заводов, — и русских стало больше, чем алтайцев. Новоприбывшим надо было как-то ориентироваться, и даже с таким численным перевесом русским проще было запомнить алтайские названия, чем изобретать свои — да хоть для того, чтобы у тех же алтайцев дорогу спросить. Поэтому труднопроизносимые названия мест на алтайском языке начали понемногу русифицироваться.

О сложностях перевода

– А не менялись значения слов от такой русификации?

– Значения не менялись, но иногда терялись. Переделанное название иной раз очень сложно перевести обратно на алтайский даже самим алтайцам. Вот, например, название райцентра — Оҥдой, перевод в самом упрощённом варианте звучит как «яма с правой стороны от дороги». Оно так и есть, в долине, где расположено село, перепад высот, и по ту сторону реки, где стоит Онгудай (так в «русифицированном» виде называется это место), довольно приличный спуск — вот тебе и «яма справа от дороги».

Но ещё Онгудай созвучен алтайскому «Оҥ-Кудай» — «десять богов» в переводе. И сейчас даже некоторые онгудайцы считают, что именно так село и называлось.

– А была яма.

– А была яма, да. Конкретное описание конкретного места.

Таких случаев хватает. Например, село Беляши, что за Кош-Агачем. Там уже приграничье, места летних стоянок казахов и алтайцев. И когда в 1930-м году основывали село, оно называлось — Джазатор. Это казахское слово, на более мягком алтайском — «Тяс-отор», означает то же самое: «летнее пастбище». А село расположено у широкого и плоского перевала, такие на алтайском языке называются «бель-ажу»; «бель» — спина, «ажу» — перевал. И вот это слово превратилось в понятные любому русскому «Беляши» — так оно и осталось до сих пор на карте.

– То есть, никто там беляшей не готовил?

– Может, и готовили, но название к беляшам никакого отношения не имеет, это русское народное творчество. Здесь все говорят «Джазатор», а когда приезжим надо туда попасть — они, конечно, удивляются.

О синем волке

– В названиях присутствует тюркское влияние?

– Это тюркские названия и есть, алтайский — один из тюркских языков. Другое дело, что тюркская языковая группа огромна, и в неё, кроме алтайского, входят и якутский, и киргизский, и турецкий, и узбекский языки, и ещё много кто.

Понять казахов алтайцам, скажем, можно, но сложно, поэтому в том же Джазаторе казахи с алтайцами предпочитают разговаривать по-русски. А если человек с Алтая приезжает в Турцию, он там свободно общается на своём языке, турецкий язык — это практически алтайский.

– А что было до тюркского языка?

– Сложно сказать. Из некоторых сведений (в частности, из надписи на Бугутской стеле в Монголии) мы знаем о тюрках рода Ашина — это правители тюркских каганатов. Это племя в источниках называют «кöк-тюрки» («кöк» — синий).

Кроме того, есть запись в китайской хронике VI века о «племени, обитавшем на север от хуннов», и «их 70 братьев, ведущих свой род от волчицы» и считающих родство по материнской линии.

Современные алтайцы тоже ведут свою родословную от прародителя-волка, а именно — от синего волка, кöк-бöрӱ. Такое имя носит и конная спортивная игра, которая у русских называется «козлодрание» — хотя тушу козла в ней не дерут, а забрасывают в ворота, как мяч, не давая команде противника завладеть ей. В том или ином виде она есть и у казахов, башкир, киргизов и других народов Сибири и Центральной Азии.

О древних арыках и гигантских печах

– А в каком виде здесь было государство? Ну, допустим, уже после прихода рода Ашины.

– Да ни в каком. Для образования государства нужно серьёзное социальное расслоение, а для него — накопленные излишки в хозяйстве. Здесь жизнь суровая, излишкам взяться неоткуда, не было активной торговли и больших городов, да и небольших тоже. Поэтому общественная формация у алтайцев долгие годы была — и продолжает оставаться, в общем — на довольно примитивном уровне. Примитивном — в смысле, раннем. Сохранился родовой и семейный строй, а государственных образований здесь так и не возникло.

– И землю тоже не возделывали? Вроде бы находили остатки древней оросительной системы…

– Да, есть остатки древних каналов, кое-что видно прямо здесь, в нашей долине. Вполне очевидные арыки. Правда, это не значит, что здесь богато жили, просто меньше умирали от голода. Всё же места здесь для земледелия не очень подходящие.

Хотя тут можно строить догадки. Я думаю, что эти арыки реально очень древние, потому что у тюрков-кочевников понятия заготовки сена вообще не было, ведь при отгонном скотоводстве оно вроде бы и не нужно: весь год скот пасётся сам.

– То есть эта система — это что-то дотюркское?

– Очень может быть. Её могли потом обновлять, и её точно обновляли в советское время. В Чуйской степи лет 70 назад такое орошение было — она вся цвела! Там огромная система была, на сотни гектар. Просто в тяжёлые 1990-е все трубы поснимали. Но следы каналов до сих пор видны на спутниковых снимках.

Но нет, это не показатель государственности, конечно. Алтай всё время оказывался на отшибе — это раз; а второе — Алтай умел обрабатывать железо, которым платил дань всем своим формальным феодалам.

– Ты сейчас о тех гигантских печах, которые были найдены в Чуйской степи?

– Да-да, о них. И не только там, в Каракольской долине тоже есть останки этих печей. Дело не только в железе и в людях, которые умели им заниматься, дело ещё и в рельефе. Какие-нибудь степняки, например, в горах не ориентируются, и лошади у них к горам не приспособлены, поэтому завоёвывать Алтай — себе дороже, проще обложить его данью. Вот железом алтайцы и откупались.

– А как можно построить такие печи и выплавлять железо, не строя при этом городов?

– А для такой работы не слишком многое нужно. Притащить 25 вёдер глины — вообще не проблема. Несколько больших корзин дров привезти. Найти природное железо, на основе которого выплавляют руду. При полукочевом скотоводстве, когда скот ходит более-менее сам по себе и есть стационарное жильё на летних и зимних стоянках, заниматься выплавкой железа — не проблема.

– А дрова откуда возили? В Чуйской степи ничего такого вроде бы нет.

– Название «Кош-Агач» (райцентр в Чуйской степи — прим. Фрам) тоже говорящее, потому что один из переводов — «вязанка дерева» («кош» — охапка, пачка, вязанка, «агаш» — дерево).

– То есть, когда-то что-то там всё-таки росло?

– В-первых, наверняка росло. Просто, раз это был такой крупный центр выплавки железа, деревья там повывели. Во-вторых, «вязанка дерева» — это не значит, что ты пошёл, спилил дерево и наколол дров. Это значит, что ты это дерево связал и понёс. Ну, или повёз. Значит, после того, как вырубили все окрестности, стали привозить дрова откуда-то ещё.

О природе и обрядах

– Больше тысячелетия Алтай живёт своей жизнью и сам по себе. И только когда он присоединился к России — вот тут-то всё и началось. Причём алтайское мировоззрение до сих пор не поменялось, оно такое же, каким было, скорее всего, полторы тысячи лет назад.

– А как оно выглядит? Вкратце.

– Если совсем вкратце: вся природа — одухотворённая. У каждой былинки, личинки, дерева, камня есть свой «ээзи» — это дух. Всё живое, но не в том смысле, как мы говорим «живая природа»; она вся живая, и алтайцы считают себя абсолютно ей равнозначными. То есть человек равен траве, дереву, любой зверюшке. Распространённое в современном мире понимание, что «человек — царь природы», у алтайцев вообще отсутствует.

У природы не берётся лишнего. Говоря по-христиански, это грех, а по-алтайски — тебе это отольётся, потому что всё в мире связано. И это логично, потому что, например, если ты в радиусе 30 км выбьешь всех самок косуль, то на следующий год тебе будет нечего есть.

– А алтайские обряды тогда про что?

– В самом общем виде — про почитание природы. Есть особенные места — в основном расположенные на тропе. Одно из таких мест — перевал: и на дороге, и природная граница и Путь (во всех смыслах). Обычно такое место уже есть, и его не пропустишь. Но можно выбрать и самостоятельно, особенно если перевал не очень проходной.

Обряд здесь — это в большей степени медитация, чем что-то ещё. Вовсе не обязательно вязать ленточки и говорить какие-то слова. Если всадник выехал на перевал — он спешится, привяжет лошадь, сядет, помолчит, посмотрит по сторонам. Почувствует место и себя в нём, поблагодарит всех окрестных существ, которые вокруг незримо присутствуют. Затем поклонится, сядет на лошадь и поедет дальше. Это, действительно, очень похоже на медитацию, такая созерцательность совершенно в японском духе.

О сёоках и свадьбах

– Когда ещё проводятся обряды? С чем они связаны?

– У родников, например. Для алтайцев вода — это что-то священное, у неё даже плохих слов говорить не стоит, и уж тем более в неё нельзя кидать никакой мусор. То же самое с очагом: к огню относятся с большим уважением, есть прямо свод правил, что можно, что нет. Осквернять очаг нельзя, потому что огонь в очаге — отражение жизни семьи в этом аиле. Гаснет огонь — семья пропадает.

– А на свадьбах?

– И там тоже, обязательно, хотя вот свадебные обряды за последние несколько сотен лет изменились. Но всё равно принято собираться всем родом — ну, насколько это возможно. В некоторых сёоках («сёок» — род на Алтае) по две-три тысячи человек, всех не соберёшь. Но 300-500 человек гостей на свадьбе — вполне себе норма, даже в городе.

– А сколько всего родов?

– Очень сложно посчитать. Есть крупные сёоки, в которых, как я уже говорила, могут быть тысячи человек: майманы, толёсы, кыпчаки. Есть мелкие, про которые и большинство алтайцев могут не знать — комдоши или гогусканы, например. Бывает, что сёок вроде бы есть, а его представителей никто уже давно не видел толком.

Но у всех сёоков, больших и малых, есть свои названия, они все чем-то характеризуются. Все имеют родовое тотемное животное, тотемное дерево и родовую гору. У всех принято вести родословные: некоторые знают свои корни до XV века!

– Можно быть алтайцем и не быть членом одного из сёоков?

– Теоретически. Например, если неизвестно, кто отец ребёнка (ну, или мать не хочет раскрывать). Ведь принадлежность к сёоку определяется как раз по отцу. Такое бывало, например, в послевоенные времена, когда мужиков не было на селе. Тогда многие были суразами. «Сураз» — это, говоря по-русски, бастард. До сих пор на селе есть те, кто не знает своего отца.

Но сураза всё равно причислят к сёоку, допустим, по матери. То есть, можно не знать своего рода по рождению, но без сёока ты не останешься. Поэтому на Алтае, к примеру, нет одиноких стариков. И сирот: кто-нибудь обязательно возьмёт к себе ребёнка, и это будет в порядке вещей.

– Между сёоками могут быть войны, например, за землю?

– Поспорить могут, как в любой семье, но алтайцы все друг другу свои. Здесь деление на сёоки не создаёт барьеров, а, наоборот, помогает выживать. Про то, что ты не останешься без помощи, я уже говорила. Ещё в рамках одного сёока запрещено жениться: это защита от близкородственных скрещиваний. Поскольку алтайцев всего 70 000 человек, это очень важное правило. И оно неукоснительно соблюдается.

О том, что везде нужно быть вежливым

– У приезжих с алтайцами может возникнуть конфликт?

– Алтайцы в своей массе — люди бесконфликтные и, как уже говорилось, созерцательные. Они многое спускают и не лезут на рожон. Вопросы могут возникнуть, если без разрешения и без уважения зайти на чужую землю. Дело в том, что на Алтае ничьей земли нет, она вся либо лесной фонд, либо частные владения. Более-менее общей считается тайга, то есть именно лес. Но если ты вышел из леса и увидел полянку, на которой теоретически может пастись корова — скорее всего, эта полянка кому-то принадлежит.

Скажем, пришёл ты чисто русской компанией на Теректинский хребет, где русские вообще редко бывают. Растопырил там палатки, начал орать, жечь костёр — может подойти хозяин и сделать замечание. Если не проявить в ответ уважения — вполне возможен конфликт; до чего-то серьёзного вряд ли дойдёт, но настроение всем участникам попортит.

– И как тогда себя вести, чтобы никого не обидеть?

– Разговаривать надо с людьми, и больше ничего. Даже если ты путешествуешь вообще один, и уж особенно в горах — со всеми поздоровайся, остановись, расскажи, кто ты, откуда, куда идёшь. Во-первых, тогда и конфликта не будет, тебе ещё и помогут. А во-вторых, если о тебе будут знать, ты не пропадёшь, случись что по дороге. Расскажешь про маршрут — тебя на следующей стоянке уже ждать будут, встретят, даже накормят. Здесь человек в горах — это святое, одного не оставят.

– А если на обрядовое место зашли ненароком?

– То же самое. Специфические обрядовые места, не для общего, скажем так, пользования, чаще всего находятся возле жилья. Останови на улице любого человека, спроси, можно ли на эту горку зайти — и всё тебе расскажут. И если нельзя на горку — объяснят, почему. И никаких конфликтов не будет.

Об особенностях туризма на Алтае

– А к туристам алтайцы как относятся?

– С туристами алтайцы хотят работать.

– За чем дело стало?

– Алтайцам тяжело принять туристическую идеологию. Те же конные походы: они не понимают, зачем это, потому что для них это быт — сесть на лошадь и поехать в тайгу. Они не понимают, например, что у человека, впервые севшего на лошадь, через час езды колени заболят так, что хоть вой. Они реально одно целое с природой, поэтому совершенно не в состоянии осознать, что кто-то может не уметь ходить по горам, жить в палатке, вообще быть очень далёким от такого формата.

Про блага цивилизации, что они кому-то могут быть нужны, алтайцы тоже не понимают. Вот речка — пошёл умылся, попил воды, вскипятил чайник на костре, лёг под кедруху и заснул, что ещё нужно?

– И что, в таком случае, можно посоветовать туристу, чтобы как-то эти две стороны жизни всё же встретились?

– Чтобы встретиться, нужно сделать шаг навстречу. Простая ситуация: приезжают люди в отпуск на неделю. Что они, измученные городом, делают на природе? — не вылезают из телефонов. На третий день с большим трудом их уговариваешь отложить телефончики в сторону. И тут люди понимают: ой, половина отпуска прошла, а мы всё это время носом в экран просидели!

Конечно, это серьёзный вызов для тех, кто привык всё время быть на связи — вот так просто выключить телефоны. Но для того, чтобы попробовать проникнуть в алтайскую идеологию и в мировоззрение, нужно быть и самим готовым к некоторым жертвам. К тому, что могут промокнуть ноги, что можно подмёрзнуть, что придётся на время отказаться от комфорта. Жертва это невеликая, а впечатления от Алтая, действительно, остаются на всю жизнь.

Люди должны уметь переносить какие-то минимальные неудобства, ничего в этом страшного нет. Зато есть возможность выйти из своего коридора, оглядеться, увидеть вокруг другой, огромный мир. Опять-таки, не всё можно купить за деньги. Деньги, я думаю, это тоже не вечная вещь, и впечатления вы за деньги купить не можете, потому что впечатления — это то, что у вас в голове. И голову надо готовить к поездке.

О себе

– Ты уехала из Москвы, из хорошей квартиры в центре, из налаженного быта куда-то в горы, где у тебя ни семьи, ни дома, ни своего угла. Почему на Алтай?

– Уехала потому, что хотела избавиться от города. Мне хорошо только на природе, при этом меня мало заботят какие-то блага цивилизации вроде тёплого туалета, я к таким удобствам равнодушна. Так-то я с четырёх лет в деревне коров пасла верхом на лошади, так что всегда была к такой жизни расположена. Просто, если ты живёшь в интеллигентной семье — тебе положено закончить какой-то вуз, работать в своей отрасли. Слава богу, когда я закончила вуз (мехмат МГУ — Фрам), наступил 1991 год, и разговоров, где я должна работать, уже не было, потому что работать надо было уже хоть где-то. А дальше я пришла в полиграфию, организовала своё агентство, когда наладились дела — начала ездить в отпуск, как правило, в горы, и всё это время подспудно искала место, куда себя пристроить.

Почему на Алтай — а куда захочет уехать из Москвы настоящий лошадник? Я ещё думала про Монголию, но там для меня лошадки мелковаты. А Алтай с его богатейшей культурой коневодов — это просто моё место.

– Я знаю, что ты делала книгу о природе Алтая, открытки с рисунками алтайских растений — сперва краснокнижных, потом не очень. Сейчас идут выставки этих рисунков, и, в общем, понятно, чем они интересны даже городскому населению, в особенности русскому. А что насчёт местных, они находят для себя в этом что-то новое?

– Ой, очень много. Во-первых, алтайцы вообще любят про себя читать, они же не понимают, как их быт со стороны выглядит, для них это просто жизнь. Первое, что я сделала — это была брошюрка «Алтай и алтайцы», небольшая, страниц на 60, туристам полистать. И все местные её себе тут же захотели. Я спрашивала: «Вам-то зачем, что вы про себя не знаете?» Они: «А мы, оказывается, такие интересные». То есть, люди просто очень радуются, что им уделили внимание.

А что касается растений — так многие до сих пор идут в пищу. Раньше это вообще было в порядке вещей, даже дети знали ещё лет 40 назад, что вкусно, что полезно, где какая ягода растёт, какой корешок по весне выкопать. И те, кто видели рисунки местных растений, либо названиями интересовались — а у меня они на трёх языках, на русском, латыни и алтайском, — либо свойствами. Какая-то информация ведь теряется всё время, к сожалению. А здесь в порядке вещей часами обсуждать всё, что касается алтайской культуры — к примеру, названия сёл или родословные. Алтайцы регулярно собираются, например, в библиотеке, смотрят работы Чорос-Гуркина, стихи читают, кто-то при этом на топшуре что-то тренькает. И это тоже часть быта.

– Твоя книга про Ело — это огромная, отлично иллюстрированная энциклопедия на двух языках, а рассказывает об одном селе, которому всего-то сто лет.

– Её можно было разделить на пять книг, но тогда мы вообще бы не справились, всё-таки издание книги — сложная задача. И вроде бы она про Ело, но на самом деле многозадачная и по содержательной части распространяется на весь Алтай, а за период советского времени — и на всю Россию. Колхозы, совхозы, жизнь во время Великой Отечественной — это же какие-то общие точки.

Потом, конечно, про Алтай хочется рассказывать именно из-за того, что здесь сильная связь человека с природой. Но рассказывать только про природу — это не даёт почвы под ногами, нужно рассказывать и про культуру тоже, потому что алтайцы в этой природе — главный элемент. Надо рассказать про древность, и про современность тоже надо. Поэтому и книга такая огромная, и вообще-то я горжусь тем, что алтайцы её называют исключительно энциклопедией. Для местных она — справочник, особенно в части флоры и фауны: все отмечают, что он как нарочно сделан для детишек.

– И ты при всём этом всё же не алтаец. Не было ощущения в том, что книга, все твои исследования — это в каком-то смысле культурная апроприация?

– Если смотреть очень критично и придирчиво — наверное, можно увидеть элементы такой апроприации, да. Но ведь сами алтайцы так не считают. Потом, я не претендую на принадлежность к алтайской культуре, ни внешнюю, ни внутреннюю, хотя их отношение к природе мне очень близко. Наверное, участвуй я в обрядах, это точно можно было бы назвать культурной апроприацией, но я в них как раз не участвую. Наконец, для алтайцев села Ело я и вовсе своя, меня даже к сёоку причислили, чтобы не болталась сама по себе.

Просто мне безумно жаль, что в современном мире алтайская культура потихоньку диффундирует. Чтобы она существовала, нужно уметь про неё рассказывать, и я уже язык стёрла, объясняя местным, что, ребята, сейчас другие времена, вы теперь не можете просто сидеть на своей территории, и считать, что вы отрезаны от внешнего мира.

– Алтай уже который год переживает настоящий туристический бум. Нет опасности, что эта волна ещё больше «вымоет» местную культуру?

– Отношение будет меняться, я уверена. Тот формат туризма, который мы имеем на текущий момент — он, скажем так, потребительский. Человек платит деньги и получает за это некое удовольствие. Эта схема устаревает, и я думаю, что в очень скором будущем это сменится на то, что называется «устойчивый туризм» — это когда уже принимающая сторона вынуждена каким-то образом регулировать туристический поток, иначе это место просто пропадёт как туристический объект, его банально затопчут.

Потом наступит время «ответственного туризма», а это уже общечеловеческая ответственность за состояние природы. То есть формат, когда ты покупаешь нахождение в каком-то месте за деньги и делаешь в этом месте всё, что хочешь, — он нежизнеспособен. Он не полезен ни туристам, ни принимающей стороне, и это будет отмирать.

Я думаю, чем больше народ будет проявлять уважение и лояльности — уж особенно к местному населению, потому что у местных всегда и очень много чему можно научиться, — тем лучше нам всем от этого будет. Сейчас во всём мире мы подходим к тому, что ни чужих, ни своих не останется. Просто из-за того, что у всех будет одна общая задача: сберечь планету.